Жду ваших комментариев и отзывов. Если у Вас есть желание, то...

Бросьте.


Действительно, бросьте. Я уже собираюсь бросить, просто интересно, если кто-нибудь прыгнет после меня – что с ним случиться? Хочу посмотреть на себя со стороны. Приятно – может вздрогнуть сердце, может защекотать нервы, может начать скользить капелька пота по спине. Можно потом вздохнуть спокойно. Это было не с тобой. Бросьте – я вам советую. Что еще остается делать? Чего ждать? Пришествия, благословения? Подарков на рождество? Родителей из отпуска? Жену, мужа и детей? Вам это надо? Вы – эгоист неизвестного пола. Я – тоже, только чуть-чуть поконкретнее. Я вам предлагаю, делаю деловое предложение, вкладываю в свои слова максимум убедительности, которое может выжать из себя мое лицо. Я с вами честен и даже, где-то, немного благороден. Этот непорочный мир там, куда я вас подвожу на своей красивой машине – он ваш. На первые несколько секунд. Вы ведь хотите его? Этого? Глубокого самопознания? Цели в жизни, путей, по которым идешь и чувствуешь землю под ногами. Сделали шаг – сделайте следующий, иначе смысл предыдущего валиться к чертям собачьим, виновато должно себя чувствовать после такого предательства с вашей стороны. Пустота, полыхающая под ногами – на самом деле полна сладких мягких шариков с сюрпризами внутри. Тают во рту, привлекательные гадости. Сосут мозги изнутри, драят вечную улыбку и поощряют ваши маленькие слабости превращаться в огромные оплошности всей жизни. Как будто я не знаю. Как будто вы не знаете. Захожу внутрь здания и замечаю – только здесь у людей могут появиться счастливые лица. При такой то погоде. Снаружи можно только хмуриться и жаловаться на непогоду, укутываться в одежке и ждать. Ждать того прекрасного момента, когда вновь окажешься внутри. Как в утробе матери. Как в вечном приюте, где температура, созданная тебе подобными, идеально подходит, чтобы ты мог спокойно здесь разлагаться, размышлять о смысле жизни и о всяком таком, размножаться и дарить миру себе подобных. Только выходишь – понимаешь, что внутри – это были твои инстинкты – наползти и сделать дело, отложить яйца, продолжать род. Бежишь оттуда, вспоминая внутреннюю дрожь, которая возникала из тех областей мозга, о которых ты даже и не подозревал. Бежишь, разбитый. Ты больше не твой, не свой собственный. Печально. И опять нет выхода. Ты можешь сидеть и голодать, мучить себя холодом, сбросив одежду, убивать теперь ненавистные липкие мысли в твоем мозгу, можешь себе что-нибудь пообещать, дать клятву. Ну и что? Выкурив две сигареты, окончательно замечаешь, что руки твои неспособны больше двигаться так, как ты хочешь. Тоже потеря, но с ней не смириться. Любишь чувствовать себя одним целым? Но они как чужие, куда их не засунешь, лишь чуть-чуть пропитываются они теплом, а внутри уже холодно, кажется – холодно навеки.



И ты идешь в тепло, обратно, твой маленький сеанс душевных испытаний кончается и сворачивается раньше срока. Ты лжешь себе и нарушаешь обещанья, плюешь на клятвы и людей страданья. Ха. Так что – бросьте, мой вам единственный совет. Я часто в людях ничего не понимаю, куда уж лезть со своею сложностью в чужую, идти сквозь дебри с головоломкою в душе. Когда плакал мой друг из-за того, что я не хотел его оставлять с любимой, я лишь смеялся. А двумя годами позже меня тошнило и трясло, в сердце боль возгонялась ядовитыми парами, а голова гудела, все как за порогом самой страшной муки. Тогда уже не было места ни смеху ни шутке. Тогда не видел я совсем перед глазами ничего, лишь кровь большими сгустками валялась под ногами. Дым сигарет не мог разъесть всех легких, в которые я его с яростью толкал. Я выпил алкоголя и попрощался с другом, и только по пути домой несчастный спирт едва согрел мое страдающее сердце. Я говорил в душе – все кончено, я не смогу простить. Я думал – пришла пора смертей для клеток исстрадавшегося мозга. Отринул я все голубое небо, которое, казалось, придумали глупцы и сердцееды. Но все не так уж просто. Совсем не просто. И ты прощаешь. И ты открываешь глаза и видишь – перед тобой пустяк, на самом деле – ничтожная козявка. И выжигаешь тот сердца кусок, где воцарилось страдание, боль и печаль. Признаюсь – я не жалею. Я прошел все не зря. Война закончилась – я пожинаю дары мира. Да только по ночам все черви, мучимые бессонницей, ползут мне в голову. Стряхивая их, я говорю – все идеально. И это ведь на самом деле так. Душа пылает страстью. И блеск в глазах. Дарю я душу, и получаю часть души в ответ. Нет, не бросайте. Ведь нечем будет жить.


Я не мудр, и не стар. Соблазны часто мною движут. Куда ни глянь – везде они, разевая свои пасти, представляют моему взору чудеснейшую плитку шоколада. И только гордость и обещанья самому себе (которые наиболее легко нарушить) останавливают на самом краю. Только тогда ты видишь вонючие лепешки слизи и жужжащих мух на так влекущем шоколаде. И несмотря на все, в следующий раз увидев видимую ценность, волочу ноги, прикрывая глаза. Приходится бить себя плетью, чтобы понять, что все обман, что все ничего не стоит. Хочу я вам сказать – не будьте горды. Не бойтесь, раз попав в одну из западней, оттуда вылезти и при всех, не кривя лица, очиститься от крови с шоколадом.


Бездарность, безразличие, безличие, безумие, беспечность, бездушность, безрадостность, безвольность – все это отнюдь не путь к безупречности. Как оказалось, безупречность не следует прямо из того, что вас никто не упрекает. Нет, как и всё – это лишь очередное состояние души.


И бросьте, правда, бросьте притворяться. Единодушно, единогласно. Пусть мир хоть канет в пустоту, зато мы голые придем к ее двери. И некого будет винить во всех ошибках, в которых виноваты только сами, но которые так сладко, так неудержимо хочется свалить на других.


Толпа бежит от пропасти, обратно к ней. И вдруг, в конце концов, вопрос – так все-таки – бросаться, не бросаться? Или нам голышом достаточно попрыгать?

На самом деле все это несерьезно. Или...

Здравствуйте.



В моей душе горит ненависть. Ненависть к людям, которые ее не заслуживают. К людям, которых я и не знаю толком. К серой массе, к подонкам, пьющим кровь из вен всего живущего, всего здорового. Мне печально, но привычно видеть разрушенные храмы надежд, которых я и ты были строителями. Все напрасно, в пепел и песок превращаются все светлые ожидания, любовь гниет под старость, дружба развращается деньгами. Никто не понимает, куда мы едем с этой горки, в какую чащу грехов заносит нас время. И обернуться уже поздно, схватиться за столпы надежды нет возможности. Мертвые собираются парами и говорят о рождающемся сексе, об удовольствии без границ. А живые собираются и шепчутся об умершей любви, о случайных цветах на ее могиле, о мечтах и о сладостном спокойствии. О котором можно только мечтать. Сборище умных копается в добрых чувствах, словно разделывая креветку перед тем, как засунуть ее в рот. Они копаются в кишках слепого благословения, заглядывают под юбку романтике, расчленяют тело честности. Они ищут правду в уже умерших под их ножами трупах и, в конце концов, находят слизь и мерзость, боль и сперму, радуясь своему открытию. Все это они вывешивают на пластиковые сверхлегкие кресты и тащат сквозь толпу, ухмыляясь и смеясь. А в толпе на колени падают живые, потом встают и бросаются за мышьяком, петлей и бритвой, ищут небоскреб, снотворное и пулю. Ряды редеют, умирают люди душою, телом. Нет ощущения присутствия у оставшихся, среди падающих колон они словно дети среди минного поля. Отбрасывая отмершие крупицы счастья, они выбирают темный путь. Они не создают мечты, они их рушат, застигнув живого с потеющими ладошками, в которых он держит хлипкий маленький камешек веры, они все отбирают и топчут. Кричат – умри сейчас и избеги страданий. Кричат – ползи среди червей тебе подобных, гори в огне несчастья и выкини душу в вонючий мусорный бак. И отступают, открывая на них надетый плащ, под которым слизь и мерзость, боль и сперма. Ты хочешь этого, нет? Тогда беги и прячься, впрягайся в машину ненависти и злобы. Ведь ты сам нам все отдашь, а мы все затопчем – говорят они.





Пора объединяться, пора взяться за руки как на сеансе вызывания духов. Сегодня мы попытаемся вызвать духов добра, давно умерших и беспробудно спящих в объятьях смерти. У нас есть силы, у вас есть силы, пока еще. Стучит сердце, продвигая порывы души, кричит мозг, задавленный выводами, фактами и существом сегодняшнего мира, которое превратилось в скопище проводов и лампочек, в жижу плавленой меди и напечатанных слов. Не передать крика души буквами из черных пикселей, не показать ширины мировоззрения скопищем единиц и нулей. Пора объединяться, так хочется закричать.





Но язык не поворачивается, не открывается рот – ведь все было, все прошло. Все крики позабыты, затоплены в грязи, в помоях и отходах. Чудесные сады политы бензинов, керосином, спиртом, и каждый из нас идет к нему со свечкой. Свечкой, зажженной огнем предубеждений, мы, сами того не ведая, идем спалить свои мечты. Сжечь начисто, оставить только пепел. Желанья наши – деньги, секс, могущество и свобода. Свобода себе, а не другим. И это давно уже в крови у всех. Я видел поэтов, что писали о красоте, о нежности, о чистоте, а сами покупали любовь и секс за деньги, за еду, за слово.





И это все не от безысходности вовсе, это в душе. Никто не может стать аскетом. Лишь выбрав путь добра, тепла и света, мы начинаем говорить о звере ненасытном внутри, о соблазнах, перед которыми никакой силы душа не может устоять. А до выбора мы, значит, и были зверем, а соблазны составляют все наши стремленья.





Все ломаются, как часто нынче слышишь это слово от всех людей, сильных и слабых, от верхов с низами. Интеллектуалы и поэты, дерьмо и боги, мечтатели и кроты, все говорят – мы все сломаемся, или я уже сломался. Писклявый грустный голос говорит тебе об уровнях и подуровнях жестокости, которой обтесывает каждого этот мир. Мы не станем алмазами, нам этого не суждено, и никому не дано быть совершенным. Значит ли это – смерть? Начнется столпотворение вокруг яств страсти с похотью. Оно так скоро начнется, оно уже началось.





Найдем ли мы в себе силы стоять в стороне? Откликнитесь, живые души. Пришло такое время – мы смотрим на все сквозь пальцы, мы прикрываем глаза на грехи и недостатки. Нам нужны люди, нужна масса. Пора брать всех, пора становиться учителями. А ни вы, ни я не прекратили плакаться про жизнь, прерываясь лишь на выкрик небу неразборчивыми словами. Пора.





И опускаются руки, не в силах больше держать ручку. Крик долетит ведь вряд ли до кого. Еще меньше согласится. И точно никто не соберется. Как целый коробок спичек, который зажгли в километрах друг от друга в абсолютной тьме. Сдаюсь, нам не осветить весь мир. Или? Ваши мысли? Здравствуйте.

Фейерверке.


Мрачно, уныло, гадко, противно, тихо, бездушно, занудно, губительно, душно. Чертовски страшно, дьявольски серьезно.

Разрушаем, бьем, рвем, топчем, жжем, сжигаем, не глядя, вооружаем злодеев, гадов, плохих парней своими слабостями. Своей гордыней в первую очередь падая в грязь, жалея о рождении, не имея сил сейчас же встать.

Мы дарим агрессию, боль, ненависть, ярость, ложь. Чертим круги на полях с закрытыми глазами, берем в руки ручку, мел, краски, карандаши – что бы не получалось, все дерьмо, все повторенья.

Глаза плачут кровавыми слезами, когда перед ними люди в черных плащах увозят самое ценное. Самое веское, то, что заставляло летать, на крыльях зла или добра – неважно. Больше нет ничего, выжженные пятна на траве, песке, бетоне и ковре там, где что-то было. Сухими потрескавшимися губами целуешь ты эти места, будто места своей славы в бою. Пару десятилетий вперед – ты целуешь гладкое увлажненное слизью отверстие в твоей груди, где когда-то было сердце, способное любить, ужасно изгибая шею. Еще несколько лет – ничего не остается, как расцеловывать, облизывать свой череп изнутри, в котором раньше кто-то жил. Не помню кто, но он творил проклятья, благословенья создавал и мысли.

О, да, ведь главное же – мысли. Сумбурный ураган мертвеющих, рождающихся вспышек, среди которых жизнь проводишь ты. Губительное горе пустоты все остановит, принесет молчанье; вот время, место для покоя. Но не найдешь покоя ты никак, терзаемый столкновеньями двух стихий – всего, что есть в тебе, и всего, что против этого всего. Ведь не отвергнешь же ты начисто весь внешний мир с его разбрызганными красотою и уродством. И продавать себя-любимого вам тоже не хотелось. Но получилось так, через года, и на зеленый свет двухцветного светофора дорогу переходит лишь пустышка, скорлупа, впустившая в себя весь космос, выбросившая душу.

Сжигая радости и из любви творя ненужный пепел, щадя себя как тело, как кусок мяса, зажаришь лучше ты свой мозг, сердце, душу на раскаленных прутьях над огнем, любя и ненавидя все вокруг, творить ты будешь за огонь работу. Фейерверке.

Хоть и никто и не отвечает и не комментирует мною написанное, все равно продолжу.
Посмотрим...

Донна Роза

Премного благодарен, любезнейший Вы человек. Один из нескольких хороших отзывов за последние месяца два.

Я действительно являюсь поклонником Дали, но на данный момент только как человека. Ибо не смог найти в интернете хотя бы одну достойную электронную репродукцию.

Спасибо за браво.

Упадок.


Внимание, до того как читать это, советую прочитать сначала «Здравствуйте» или «Фейерверке»! Сложится неправильное впечатление. Предупредил.



Все, пора успокоиться. Потише, потише, больные люди пытаются уснуть. Что будет дальше? Лучше об этом не задумываться.
Отдаю свой дух, свой разум расслабляющим волнам усталости. Губительные порывы – кого они разбудят? Плывя по течению, расслабляешь все мышцы. Вот тот нервный комочек небольшим электрошоком и в теплую кроватку. Сижу на краю этой самой кроватки, жую печенье и запиваю молоком.


Завтра, может быть, нас ждут битвы со смертью. Но все будет завтра, а сейчас – время потянуться и обнять подушку.
Наслаждаясь ее свежестью и чистотой, отгоняй мысли о плохом. А иначе оденут в белую рубашку и завяжут рукава сзади. Подари миру вокруг тебя радость и уют. Усни с улыбкой на устах. Нечего раздражать всех и вся визгами, словно ты взбешенный кот в клетке. Все так спокойно.


Снег ложится на снег тонкими белыми слоями, на окне появляются узоры, от мороза. Ты – в тепле. Внутри – будто что-то тает. Жизнь – это же не гонка. Можно позволить себе отдохнуть. Кидая взгляд с цветочка на цветочек на обоях, думаешь о лете. Оно когда-нибудь придет. Тепло внешнее перельется в тепло внутреннее, люди станут еще теплее. Мы все обнимемся, я сам буду каждого встречного целовать нежно в щечку, а потом с друзьями гулять под луной, беседуя о прелестях любви. Так сладко будет биться сердце. Вокруг будет зелено, печаль будет где-то далеко.


Все это будет, если мы доживем до следующего лета! Если дотащим бренные тела и грязные души до спасительной черты.
Но… Что это я? Пора спать.

Ох, ну это бессмысленно.
- Да кому ты жалуешься.
- А я и не жалуюсь.
- Ну вот и молчи.

Ну что, еще по одной?

Выключим.



Единственное, что я знаю – так сказал мне Бог. Когда я был очень маленьким, ко мне пришел Бог и сказал всего одно слово «Выключи». И все. Это слово так глубоко засело в моем сердце, так четко обозначилось в моей душе, что я понял – это действительно то, что Он от меня хочет. И я так и сделал.
Я вырос и отучился в школе, закончил все на четверки. Я искал себе случайную работу. Подрабатывая то тут то там, копил деньги. В двадцать лет, когда я нашел не тяжелую работенку, где платили гроши, я ушел от родителей и поселился в съемной квартирке, состоящей из одной комнатки. Работа была дневная, всего пять часов, а остальное время было в моем распоряжении. Я купил все, что мне было нужно на накопленные деньги и пошел выполнять свое предназначенье.


Трясусь уеж час в вагоне метро, еду на конечную станцию самой длинной ветки. Я доехал, ужасно захотелось расправить плечи. Здесь уже темно. Я посмотрел вокруг, стоят дома, высокие дома нежно зеленого цвета с маленькими окнами. Я долго метаюсь возле подъездов, пока не решаюсь подойти к домофону. Набираю случайный номер. Готовлю длинную речь в оправдание. Прежде, чем я успел что-то сообразить, звучит голос пожилой женщины: «Заходите». И все. Как все просто. Не думал, что есть такие сердечные люди. Бог на моей стороне.


Поднимаюсь на шестой этаж, пешком. Здесь самая ухоженная лестничная площадка. Я звоню в дверь, а сам молюсь. Никто не открывает. Слышно только голос, спрашивающий: «кто там?». Звоню еще раз. Не обманываю. Звоню еще, звоню еще. Потом просто нажимаю кнопку звонка и жду. Жду две минуты.
Открывает толстый мужчина в темно-синем халате. Внутри довольно темно, хотя горит целая лампочка в прихожей. У меня нет желания объясняться. Я отталкиваю мужчину внутрь, и закрываю дверь. Слишком сильно толкнул, он повалился на обувь, стоящую ровными рядами в прихожей. Глаза его округляются. Зачем меня бояться? Я достаю молоток и ломик, конец, за который я берусь, и там и там плотно обмотан изолентой. Глаза еще больше округляются, но он начинает вставать, инстинкт самосохранения. «Лежи», как можно спокойнее говорю я, хотя это мой первый раз. Я ровным шагом иду в спальную. Там сидит женщина, тоже толстоватая, тоже с круглыми глазами: «Что происходит?». «Ничего страшного», отвечаю я и прохожу мимо нее. Моя цель прямо передо мной. На большом экране, немножко пыльном, мелькают цветные картинки и какие-то люди. Я аккуратно ложу лом на пушистый голубой ковер. Я достаю свой маленький фотоаппаратик, он стоит дороже всего. Я делаю его снимок. Только его, и как можно ближе. Я прячу фотоаппарат обратно в карман брюк. Наступаю ногой на лом, чтобы никто не забрал. Я потягиваюсь, чтобы выключить чудовище из розетки, когда получаю ногой в живот. Это хозяин. Потом кричит женщина. Я разгибаюсь и толкаю его еще чуть-чуть сильнее, теперь он летит на шкаф с книгами. «Успокойтесь, я вас не трону, мне нужна только небольшая мелочь», как можно убедительней и спокойней говорю я, я все эти фразы очень точно продумал, ничего кроме я говорить не собирался. Грохот, сдавленный стон. У женщины немножко трясутся руки. Через миг появляются двое детей в двери – девочка и мальчик. У них такие же большие глаза. Ног мне ни капли не смешно. Я все-таки вынимаю вилку из розетки и размахиваюсь. Это мой первый и самый сладостный миг победы, сталь ловко и с шумом пробивает стекло экрана. Потом я наношу еще удар и еще. Так раз десять. Его вряд ли кто-то теперь починит. Потом я кружу по комнате, на меня смотрят мои четыре зрителя. До аплодисментов мне далеко. Я нахожу радио, такое маленькое. Я ложу его на пол, я втыкаю в него свой лом со всей силой, потом начинаю выламывать его внутренности. Потом я иду в следующую комнату, по пути успев отобрать пистолет у мужчины. Он только что его нашел, и, некрепко держа, вставлял магазин. Кидаю в окно. В другой комнате, наверно, детской стоит компьютер. Я орудую молотком. Сыплются стеклянные осколки и микросхемы, маленькие конденсаторы тому подобное. Радости моей нет конца. О, этот первый раз, он самый сладкий. Сейчас я чувствую, как я нужен Богу, как он со мной.. Разобравшись с компьютером, я отбился от попыток мужчины меня остановить, он сложился на полу с ножом в руке. Потом пришлось разбить телефон, по которому женщина так срочно пыталась позвонить. После сделанного я хватаю ее за шею и говорю детям спокойным голосом: «Несите мне все мобильные телефоны». Три сверкающих машинки выстраиваются передо мной на столе. Я разношу их на куски, бросаю на пол мою коронную записку и ухожу. За дверью я только начинаю бежать. Через пять минут непрерывного бега оказываюсь в метро. И трясущийся вагон уносит меня в другой конец города.


В записке написано: «Не пытайтесь пожаловаться на меня в милицию. Нас много, и мы вас достанем. Либо я сам, когда выйду из тюрьмы, разорву вас в клочья. Даже не пытайтесь теперь купить себе телевизор, компьютер, мобильный телефон или радио. Это зло. Я за вами слежу. При первом же появлении подобного устройства у вас дома кто-то получит увечья. Я этого не хочу, но придется».


Так выглядит моя записка. Большинство из написанного – блеф. Особенно про то, что нас много. Так началась моя война со злом, моя персональная война.


Она длилась два месяца. Это были сорок семей, которые я избавил от зла. Были слезы, была кровь. Мне кажется, некоторые возвращались к пагубной привычке, но я ведь делаю все возможное. Была кровь непослушания. Но я всеми силами давил зло, во всех его обличьях. Я оставлял людей с самими собою. Я дарил им свободу. Я превращал их жизни в нечто более интересное. Некоторые кричали мне в лицо, что наборы электросхем – их единственные друзья. Что они приносят к ним в дома жизнь, развеивают душащую пустоту. Я не стал им доказывать, что телевизор сосет их чувства, что компьютер пожирает их время, что говорящая электроника коверкает им души. Я и мой молоток просто делали свое дело. Как приказал мне Бог, а я знаю, что он всегда прав.


Через два месяца похождений нас стало двое. Меня встретил парень, в квартире которого я уничтожил большую жидкокристаллическую панель на всю стену. Он был богатый.. Он сказал, что я открыл ему глаза. Что он хочет освободиться. Я то не дурак, я понимаю, что ему просто нужно развлечение, которое разукрасит его жизнь хоть какими-нибудь красками как альбом для рисования. Но я его взял. Я ничего не объяснял ему. Я просто взял его на один из своих походов. Кстати, теперь я выламываю дверь. Очень редко, оказывается, попадаются идиоты, пускающие с закрытыми глазами в свою обитель. Эффективность растет.
Меня пару раз преследовали. Два раза меня прогнали, но, в общем, моя усиленная физическая подготовка принесла плоды. Мне редко кто сопротивляется. Помогли и курсы самообороны и книжки по психологии. Сколько я видел выпученных глаз, внимательно следящих за тем, как я бью их драгоценность обычным молотком с деревянной ручкой. Их было очень много.


И нас стало очень много. Новый друг привел с собой еще друзей. Снобы, богачи и псевдомаргиналы. Они крушили со мной. Я только не давал им воровать, бить людей. Но, как оказалось, современной молодежи вполне хватает беспричинного дестроя, чтобы отвести душу. Только для меня он не был беспричинным. Потому что мне так сказал Бог. Детишки ходили без меня, они орудовали в других квартирах. Они приносили мне фотографии красивых, стройных монстров с одним большим стеклянным глазом, которым он гипнотизировал самых умных существ на планете. Которые подобны Богу. Я тешил себя тем, что представлял, как их разбивают, разрушают, превращают в металлолом. Некоторых детишек ловили, они попадали в тюрьму, правда, их довольно быстро оттуда выпускали. Бывало, в детишек стреляли или их избивали. Но они только становились от этого сильнее. Они радовались беззубыми ртами из-за того, что познают этот мир.


Потом пришла вторая волна. Эти были наоборот – дети окраин. Они шли со смыслом. Они устали от жизни, в которой все по вечерам сидят у телевизора, медленно пережевывают пищу и выплавляют из мозгов Микки Маусов.


Они были интересней, они были отчаянные.


В их глазах была жестокость, они все делали с выражением исполнившейся мести на лице. Они были рады, что я показал им правду. Я только раз сказал им о Боге и о том, что он мне сказал. Они все восприняли сразу и правильно, больше не спрашивали.
Мы отключаем от мира воздушных пузырей и летящих электронов десятки людей в день. От этого нас становится больше. Говорят, многие люди идут грабить и убивать, злодействовать по всякому и прыгать с балконов. Но все-таки большинство начинает видеть вокруг себя, начинает любить, дышать воздухом с улиц. Отцы выходят вечерами поиграть в футбол с сыновьями. Они больше занимаются сексом. Люди вообще чаще стали заниматься сексом, есть, больше спать, заниматься своим телом, гулять на природе, общаться друг с другом. Они меньше видят насилия с экрана, меньше видят рекламы, меньше облучаются. Они больше мечтают. Они стали намного ближе к Богу. Теперь я понял его замысел.
Мы пробираемся к центру. Нам не хватает окраин. Я говорю мы, потому что часто прихожу в квартиру, а там уже все сделано. Это не повод для зависти, это повод для радости. Пусть Бог радуется вместе со мной. Дорогие дома, большие балконы. А внутри – зло. Много зла, сверхсовременные компьютеры, огромные телевизоры, колонки размером со слона. Богу очень понравится, если всего этого не станет.


Потерь теперь все больше. Детишки попадаются в капканы. Но я готовлю самый лучший план. Мы пойдем на самый ад. Мы идем уже на огромную башню зла. На этот длинный шпиль, на бесово отродье. Мы постукиваем ломами по асфальту, а детишки держат в потных ручках свои молоточки. Мы вышли на полянку, посреди которой возвышалась башня. Не мог я предсказать, что будет здесь охрана. Серьезная охрана, я и жалею, что Бог не знает компромиссов. Мы все равно идем.



- Это просто кучка чокнутых, они нам ничего не сделают.


- Внимание, стойте, положите оружие на землю, поднимите руки вверх.


- А я и вижу, что у них глаза горят.


- Стойте, иначе нам придется применить силу.


- Это у них, кажется, молотки. Если не остановятся, могут и до смерти забить.


- Без причины огонь не открывать.


- Предупреждение, вы находитесь на охраняемой зоне, остановитесь.


- У меня сын умер из-за этих ублюдков. Без телика с ума сошел. С балкона выбросился.


- А у меня в доме все погромили, на экран свой копил с зарплаты семь месяцев, сволочи.


- Последнее предупреждение, остановитесь. Будем стрелять на поражение.


- Я больше так не могу. Я стреляю. За то, что я теперь одинок, за то, что меня больше никто не утешает. За то, что я не могу тупо уставиться в ящик, убивая свои нервные клетки. За то, что в моей жизни нет смысла. За то, что открыли мне на это глаза. За то, что отобрали у меня телевизор. Сволочи.



Первый выстрел. Все-таки нужно было остановиться. Но я в ответе за тех детишек с окраин, которые встали со мной против телезла. Теперь они умирают вокруг, а до башни, излучающей зло, так много. Нам не дойти. Пуля впивается в живот, и я падаю, я истекаю кровью. Так, кажется, это называется. Все детишки вокруг умирают. Это зло показало свою истинную силу. Нет, мне не остановить эпидемии Высасывающих-мозги-устройств. Нет, мне не освободить людей от бремени, которое на них насело. Бог был со мной. Я хотел сделать этот мир вновь ощутимым. А закончилось все это кровью и насилием. Которое вскоре увидят другие люди по своим телеящикам. Я лишь добавил кроху зла. Я сделал добро, я освободил этих детей, я не дал им дальше жить в этом дисплейном мире с функцией караоке и бегущей строкой. Я не оставил их в мире телегрез и телеснов, антенн и проводов, мобильной связи и попкорна. Бог, спасибо тебе за то, что сказал мне то слово. Я этот мир пропустил сквозь слепые пальцы, надеюсь, у тех, кто вспомнит меня, в руках появятся маленькие молоточки. Раньше ты, Бог, был со мной, теперь я буду с тобой. Со своими детишками.

Все, перь и очки покупать можно и нового президента выбирать. :wink:

О как.
Последнее - понятно и внятно, ждите читателей.
А Вы, Галдак, с ходу пишете или из запасничка подкидываете?

Мне всёже кажется, что как человеком Дали восхищаться все же странно. Он даже шнурки сам не мог завязать...гений

Здесь кое-что из картин. Качество нормальное. http://www.cco.caltech.edu/~erikr/Art/Dali.html

хм. Будем ждать.

Из запасничка естественно выкладываю. Ну, или подкидываю. Мог бы и сразу, если бы было время (хотя бы минут 30) и хотя бы желание.

Искусство - мера человечности человека (одна из них).

Жалко, что раньше не поделились ссылочкой.

Прошу прощения за краткость. Надо ложиться спать.

Ура, дождались!

Ладно, следующее.

Внимание, хочу предупредить, поскольку недавно оказалось, что это необходимо. В моих произведениях могут встретиться "крепкие выражения" (в большинстве случаев я их все-таки сгладил) и различные описания жестокостей. На счет остальных нарушений красоты и чистоты слова - Ваш выбор читать или не читать.
Все выбирают второе.

Копилка.

Какая же скучная и печальная штука – Жизнь!


Сидишь на своем крутящемся стуле небесно цвета. Сидишь за своим столом-уголком, а перед тобою небо за жалюзями, за стеклом. Справа от тебя стоит монитор, рядом с ним грязная клавиатура. Экран монитора в жирных пятнах, как в следах бывших побед. Прямо перед тобой на столе лежат стопки газет и журналов, стоит пепельница и кружка с кофеем. Все это украшают разноцветные ручки и книжки с записями. А слева – серая стена, в которой такие маленькие песчинки, будто стена бетонная. Но она пластмассовая или из прессованных опилок. На мониторе иногда появляются белые буквы. Они – части слов. Это слова про буквы, про газеты, журналы, про тиражи и продажи. Но это все не мне, мне приходят письма или маленькие статьи. Когда они появляются на мониторе, я вздрагиваю. Я вздрагиваю так уже последние шесть лет. Когда накапливаются десять писем ил двадцать статей, я закуриваю сигарету, по привычке хрущу пальцами или разочарованно киваю, когда они совсем не хрустят. Я поворачиваюсь со стулом направо и начинаю читать все эти письма, статьи. Про несчастную любовь, про несправедливость судей, про смерть близких, про НЛО, про таинственные и ужасные болезни, про все-все-все, из чего состоит эта жизнь. Мне страшно думать о тех людях в толстых очках, о сгорбившихся усатых мальчиках, которые сидят где-то и перепечатывают все это в электронном виде. Они разглядывают все эти закорючки, которые пишут отчаянные, старые или просто сумасшедшие люди. Я знаю, что этих мальчиков не много, потому что у нас тираж маленький, письма приходят редко. А еще где-то сидят точно такие же мальчики, зажав в своих костлявых ручках синие ручки, и пишут статьи на дурацкие темы. Я прямо чувствую, как они разочаровываются, когда читают то, что написали. И, расстроенные, они все-таки отсылают мне эти их статьи. А я их стираю, а другие мальчики где-то сдают грязные конвертики на макулатуру. И так каждый день. Но иногда бывают чудеса, кто-то присылает что-то интересное. Что-то, о чем всем людям из нашей газеты неизвестно. Это про возникающий где-то далеко современный мир с новыми увлечениями и новыми понятиями. Чувствуется, что это написали в промежутках между взрывами молодости и счастливыми днями. Там написана всякая чушь с непонятными названиями, я все внимательно прочитываю, хоть мне и тяжело уже замечать что-то интересное. Потом, если посчитаю это удобоваримым, переделываю и обстригаю с краев, выбрасываю эмоции и жизнеописания. Часто я обращаю все в жалобы, это должно нравиться читателям, мне нравится. Приходится что-нибудь придумывать, но получается сносно. Пару строчек, всего четыре сотни знаков На это даже не посмотрят, но я отправляю это через компьютер куда-то еще, и, скорее всего, это появится в нашей газете на следующей неделе, потому что больше у них ничего нет. Закончив, я закуриваю сигарету. Потом допиваю кофе. Покашливаю и выключаю компьютер. Стихает постоянный гул, натирающий мне мозоль на мозгу каждый день. Становится немножко легче. Я собираю свой дипломат, аккуратно складываю там бумаги. Потом выхожу и оглядываю пустой коридор. Из одной двери выходит уборщица и заходит в следующую. А прохожу мимо, прямо по коридору, до лифта, спускаюсь винз и выхожу. Вечер теплый, дождя не ожидается. И я без помех прохожу под фонарями, между застывших машин и таких же, как и я пешеходов. Смотрю под ноги, чтобы не споткнуться, и скоро попадаю в метро. Опускаю билет в щель, получаю его обратно их другой, выбрасываю. Мне не стыдно за себя, когда я сажусь на свободное место и никому его не уступаю. Я смотрю прямо и вижу извивающиеся в полутьме трубы или провода. Перед остановкой свет в вагоне гаснет на треть секунды, и я закрываю глаза, чтобы ничего не изменилось. Когда я доезжаю до своей станции, выхожу из метро, иди по улице и дохожу до подъезда, я безумно устаю. И я вхожу в свою квартиру, полную одиночества, бросаю пиджак на стул и посреди комнаты расшнуровываю ботинки, сидя на пуфике. Включаю телевизор, чтобы не было так тихо. Готовлю себе ужин (засовываю сосиски на гриль в микроволновке) и достаю из холодильника открытую бутылку вина. Бокал вина налит, поджарые сосиски на тарелке. Телевизор орет, я жую и не чувствую вкуса. После ужина в желудке творится что-то ужасное, но мне довольно хорошо. Я нахожу трансляцию концерта классики на каком-то канале и делаю звук громче. Потом осторожно открываю дверцу шкафа, за ней лежат тетрадки. Тетрадки зелено цвета, все абсолютно одинаковые, только в некоторых уже есть нарисованные мною буквы, а некоторые девственно чисты. Я достаю ту, на которой приклеен номер двадцать два. Полоска ткани разделяет ее листы ровно на две части. Слева – синие частые буквы, кривые и лезущие друг на друга. Справа – разлинованная бумага. Когда же это было? Год, два, три назад, когда я написал здесь последнее предложение? «Мир так устроен, потому жизнь так скучна, и этого не избежать, без тебя». И дата. Три года, два месяца и пять дней назад. Это было давно. После даты там множество точек, которые я сделал ручкой, вот-вот начав писать. Даже одна замазанная пастой до неузнаваемости буква. И все. Я вспоминаю, как все кончалось. Это было через три месяца, как мы расстались. Я был так уверен, что это было лишь увлечение, маленькая проба. Но сердце не тест на озабоченность, оно повторений не терпит. И больше я не смог, не зажег во тьме свечу. И теперь я здесь, ровно посередине, между полными букв листами и пустотой. Опять расчувствовался, жжет глаза. И я закрываю тетрадку, ручка оставляет за собой глубокую синюю полосу, которую я увижу завтра, когда раскрою эту тетрадку. А сейчас я ее аккуратно укладываю спать в шкаф за дверцу. И сам укладываюсь, закуриваю сигарету и переключаю телевизор с затянувшегося концерта. Новости, реклама, ток-шоу, реклама. Я выключаю телевизор, со злостью тушу сигарету в пепельнице на тумбочке. Укутавшись в одеяло и, уткнувшись лицом в подушку, пытаюсь уснуть. Не получается. Я встаю, хожу по комнате в трусах и наливаю себе еще полбокала вина. Отодвигаю шторы с занавесками, в окне едва видно ночное небо за огромными высотками. Наступаю на пульт от телевизора, чертов пульт. Становится прохладно, и я залезаю вновь под тяжелое, большое и плотное одеяло. На небе появляется луна. Я улыбаюсь и засыпаю, ведь я так устал.





А во сне у меня – Я. Я вновь сижу на своем рабочем месте, листаю журналы, пью кофе. Потом встаю и иду сквозь стол, сквозь кружку кофе и кипу журналов. Похожу к жалюзям и прохожу сквозь них. А там завеса дыма и языки оранжевого пламени. Красный кирпич и цепи, свисающие с потолка. Факелы и грязный унитаз в углу. А посередине – мальчики с усами. Одни из них сидят и стучат по клавишам, как хлопают в ладоши. Рядом с клавиатурой на столе лежит большой белый лист бумаги, на котором появляются безобразные буквы, еле читаемые. Когда лист заполняется, срочно подбегают другие мальчики, хватают его своими липкими пальцами и бегут. Они же ничего не видят, поэтому падают, спотыкаются об упавших, толкаются и кричат, ориентируясь по эху от стен из красного кирпича. Если им повезет, они добегут до какого-то огромного станка, в котором блещут острые стальные зубья. Они бросают внутрь листки и быстро убегают прочь. Бывает, кто-то из мальчиков так разнервничается, что толкает того, который впереди. Тот падает под жернова и размалывается на части, потом разрезается на ленты. Виновник зажмуривает глаза и, резко повернувшись, бежит обратно, расталкивая своих соседей. Никто его не останавливает, вокруг такая спешка и крик, что не слышно скрежета пережевываемых костей. В стороне от машины сидит высокое толстое создание и отлепляет от своей кожи листы фиолетового цвета. Мальчики хватают такие листы по одному и радостно убегают в некуда. Лишь я успел все это окинуть взглядом, как произошло ужасное. Мальчики, сидящие за компьютерами, встали и отсалютовали мне рукой. А прочие, бегающие мальчики, так одновременно повернули ко мне головы, что я вздрогнул. И не зря. Все эти усики и толстые очки с прищуренными глазами помчались на меня. Их лица превратились в прямоугольные кнопки со сглаженными краями. Все эти кнопки говорили мне – стереть, стереть, стереть, стереть. А я отплевывался от них коричневой жижей кофе и тушил об их белую пластмассу сигареты. За ними, за всей этой толпой я видел, как существо, обклеенное фиолетовыми листами, вытаскивает из своей пасти стопу толстых тетрадей, зеленых. Оно тяжело встает, ковыляет до огня и начинает издевательски медленно кидать в пламя мои тетрадки. Двадцать третью, двадцать четвертую, двадцать пятую…


И я просыпаюсь. Включаю телевизор, выползаю из-под одеяла. Умываюсь и глажу костюм, выкуриваю сигарету, заправляю постель. Съедаю бутерброд с сыром, запиваю его кофе. Иду на работу. А в шкафу за дверцей лежит пепел от моих тетрадей приятного зеленого цвета, которые подарила мне ты. Тяжелой золотой монетой попадает предыдущий день мне в копилку. И мне не хватает тех дней-пушинок, что проводили мы с тобой. Эта копилка с каждым днем сильнее тянет меня ко дну.

Так. Как всегда жду комментариев и отзывов.

Вот такие вот мыслишки. Из неосмысляемого.

Не про любовь.

Оказывается, даже в техно есть слова. Про сильных духом, про отвлеченных. Про тех, кто наблюдает расползание гнилого тела вселенной среди бешенного танца смерти. Брызги крови направо и налево. Шаровые молнии и огненные шары, полосующие плоть как разящая плетка, оставляют следы выжигания на голом мясе.





Спирт льется рекой, на скучных лицах скучающие выражения, пока они не погружаются в свой персональный ад, с червями под кожей и размышлениями о самоубийстве. Все гниет, все преет и покрывается грибком. Мхом зарастают глаза, превращая унылые морды в радостных зеленых человечков. Здесь некому бросить вызов. Лишь костями потрясти, понаблюдать за язвами ходячими, за порезами кровоточащими, которые увеличиваются в размере с каждым биением сердца. Здесь кровь не сворачивается, а течет нескончаемой рекой, устьем входя в чье-нибудь рыло. Огонь штурмует ледяные стены, дабы заставить лопнуть спрятавшихся там людей. Наполнить их тела паром и ждать, когда они, мясистые пузыри, не наткнуться на чей-нибудь длинный грязный ноготь, а потом наблюдать, как они разбросают свои кишки на шеи детям огня. Которые слились в танце смерти, пахнущие человеческими соками всех происхождений, которые закатывают глаза ежесекундно, извергая очередное пламя экстаза.





Никого они приглашают разделить их часы наслаждений, чужаков они заставляют плясать совсем в другом ритме, отличном от ихнего. Сползающая кожа, текущие глаза, хрустящее естество, последняя стадия оголения.





Каждый брак, каждая неточность дает под их руками трещину, в которую падают визжащие слепцы. Падают во всепожирающую пасть пустоты с огромными зубами, блестящими словно алмазы на свету. Скорость пожирания составляет жизнь протона. Вода отступает перед жестокими детьми, желающими распотрошить китов и русалок, разбить головы дельфинов о тупые шершавые камни, потанцевать в пасти акулы. И никакое приспособленчество не поможет. Губительные желто-оранжевые язычки проникают каждому в глотку, заставляя плеваться ошметками гортани. Мозг не соображает, мир рушится. Всех душат духами и обмывают розовой водой, вытирают спиртом и по очереди плюют в лицо.





Бросают вперед. Подбегают, берут под ноги, опять бросают вперед. На плавящийся песок, на трескающиеся камни. Вокруг испаряются вмиг муравьи, еле слышно лопаясь. На перепадах температур возникают торнадо, словно дрели упорно сверлящие землю. Да, больше крови. И тебя кидают еще дальше.





Топ, топ, топ. Пришло время заключительной песни, улетающей в серные облака. Топ, топ, топ. Все прихлопывают в такт, у нас не зал для сидящих. У нас более чем отвесная скала, и тебя кидают еще дальше.





Чтоб вас всех, да падет ниц голубое небо. В плавленый шоколад превращается все вокруг, угрожая задушить в сладких объятьях. Вырастают руки, вырастают ноги. Нет, я не против. Ведь не я придумал этот мир. И мурашки бегут по щекам, их обагряя румянцем. Шоколадный человек крутится туда-сюда. Он ребенок детей, затеявших такую большую игру, что Папа Римский побоится потрясти головой. Шоколадные руки и ноги бросаются направо, бросаются налево, заливая трупы и зеленую траву вокруг.





Соединяем душу в танце. Завяжем галстуки и положим на дырку в подошве туфель какой-нибудь детский бантик. Истекаем потом, но лучше чем кровью. Падаем выдыхаемся, нас протыкают. И следующий. Как лопнувший шарик. Натягиваем и развращаем, не даем проверить и идем вперед.





Глобально и масштабно, изменяем себе, бросаем на произвол судьбы килограммы мяса и давимся мороженным. Крем-брюле, апельсиновый, персиковый, сливочный и шшшшшоколадный. Хрустящими ресницами, глотая таблетки сухими ртами. Языками, хрупкими как лист хрусталя, заталкиваем ее поглубже. И вперед.





И тебя кидают еще дальше. Деревья, которые можно обсосать, кусты, от которых отламывают, прозрачный кирпич. Все просится в рот. Среди пожара на поляне. Дым застилает глаза, а твари ползут к сладкому. Глаза слезятся, мы плачем и хохочем, понимая всю абсурдность, всю стойкость глупости и бессмысленность бытия.





Слюнями размазывают стены, краски глотают. Барахтаются в желчи. А над всем этим… Нет, перед этим я скажу, что тебя кидают еще дальше. А над всем этим кровавая радуга. Техно.

Ваш ужас и неприязнь оставляйте здесь.

Все творчество понравилось Пишите,Галдак ещё!

Я так рад, что Вам понравилось.
Обязательно буду писать.

Можно уже уходить в пополье?

Почему я бросил.

Почему пробелы, почему разбитая цепочка, разорванный кувшин. Причина и следствие как две сосиски одной фабрики. Ругающийся матом белок и искусственный сахар.


Голод. Движет нами. БЛЕСТящие глаза и подчеркнутые красным буквы. Тяжело себя чувствовать, когда болят суставы пальцев, и все равно скорости мало. Не хватает оборотов. И все попытки тщетны, создание букв так и не хочет быть полностью автоматическим.


Как через красивый и волшебный лес. С согнутой пополам железной лопатой. Звуки ветра. Серое небо. Мухи вокруг. Кричат и бьются, пытаются залезть в глаза, в уши. Повсюду воздух густой, от каждого движения разводы наверху. Все двоится, раскрывая сущность, тошнотворные движения и кручение на месте. Шлепки котлеток на сковородке. Я отбрасываю лопату, мне не нужно никого откапывать. Искомый труп – я сам.


Докурились. Опавшие листья в ладонях. И повсюду запах аскорбиновой кислоты, въевшейся в кожу. Все-таки он был неординарным. На мой вкус. Смех и слезы. Одиночество. Изъеденных кислородом вещей не вернешь. Сколько ни копай в каменистой земле. А деревья качаются, двоятся. Они воют и стонут на своей частоте, они плачут смолой. Они кричат мне. Кто научил их? Кричать! Орать! Махать руками! Визжать! Извиваться!


Оргазм целого леса выплескивает в мой мозг чудовищно большие литры сознания. Терабайты информации, каждое слово в которой – СКАЖИ. Не молчать. Бегать, ерзать, стонать, дергаться, вертеть глазами.


Скажи, сука, почему Я-Ты бросил? Зачем я это сделал? Держу себя за кожу на шее и трясу. Зачем? Зачем?


Смех в ответ. Кукареку и спуск вниз головой. Будто чистый ментол в горле и голос, говорящий. Брось, не возьмешь. Мне наплевать на тебя. Меня волнует винил и клубничное мороженое. Абсент и ползающие буквы. Животворящие буквы, которые умерли. Восьмиминутный трэк, а в нем опять сплошные барабаны. Через две буквы Ы, барыбаны. Кислотная недостаточность и седые волоски повсюду. Вот почему ты бросил.


Замерзающий, в пальто посреди деревьев. И голоса – СКАЖИ. Скажи, что мы посылаем тебе привет. ТЕБЕ, черт возьми. Здесь больше НИКОГО нет.


Горячий кофе, холодный чай, ледяная кола и кипящий спирт. Жидкости, переливающиеся, встряхиваемые и перемешиваемые. Когда это успело запомнить пустоты. И все потому, что нету кислоты. Джампинг, дансинг, клаббинг, дринкинг, слипинг.


Убегаем из леса. Пусть трупы ворочаться на грязной земле хоть еще миллиарды лет. Хоть я к ним и вернусь. Пора обратно. Сквозь горы и расщелины. Неупорядоченный график и заросли бамбука. Еда полусырая и пахнущая дождем. Везде блохи и комары, сосут кровь. Маленькие и большие змеи, наборы молотков разной величины, сумасшедший дом, черные поезда, панды и прочие гадкие звери. Жвачки, плевки и искусственные деревяшки. Черная сверхжидкая соя и красный блестящий кетчуп. Куски ступней и засохшие мозоли. Удовлетворительные палки и мусор в голове. Все ради ответа на вопрос – Почему я бросил?


Толпа народу стоит у двери маленького домика. Все в скафандрах, вокруг на шести лапах ползают по воздуху пчелы с жалом длиной с два твоих пальца. Все кричат – узнал? Узнал? Узнал? Узнал?


Холодное НЕТТТТТТ. И бряцанье порванных цепочек. Блестящие серебряные кресты на солнце гасят бликами. УУУУУУооооо….! Расходимся все. Это моя дверь.


Где стены в сушеных кишках зверей, а под руки подстраивается клавиатура. Пооооггллладь меня, мурррр. Во мне столько щелочек, в них столько вкусного. Тупой стороной топора – бах-гвоздик, бах-гвоздик, бах-гвоздик.


Вся ладошка прибита к стене. А близится ночь. И во всех глазах уверенность улетает прочь. Гвозди торчат между шрамов от прошлых гвоздей. А на уме кровь и распутство. Страсти и их цвета. Сетчатка отслаивается, берет дрожь. Уважаемый, почитаемый, любимый и крикстонкрикстонкрикстон в ночи. Зачем я бросил? Почему? И вой, рвущий связки, из сухих легких, распластанных внутри под действием кучи маленьких тоненьких иголочек. Монетка проскальзывает в руках, вертится-крутится. Все напрасно, все глупо и даже немножко невежливо с твоей стороны. ПОЧЕМУ ты ему не СКАЗАЛ? Мне.

Кто сказал, что это возможно читать?

Еще парочка букв и слов на этом всеми любимом форуме.

Ответ.

Кто-то сказал, смысла ему подавай. Кому-то сюжетов. Повторы, повторы, мерцания идентичных фонариков одно и тоже время ночи. Нашлись те люди, что говорят про разговоры. Которые обычное дерьмо, но здесь давно. Меня вставляет, и я частенько не могу остановиться. Да. Я осознаю, что шагаю последам, хоть и на другой планете. Я не герой в обмане себя. Кто-то сидит и рожает какое-нибудь чудесное детище, продергивает смысл, прошивает красивыми оборотами. А я даже не читаю, что написал. Любимый Ворд ищет ошибки, он портит свои электронные коды, а не я мозги. Хотя ему все равно.


Шикарные люди, в огромном количестве познали этот мир, их не волнует протаскивание вперед убогих правил. ИМ чуждое и старое и новое, перед их глазами правда. Красивые слова красивых людей. Но в царстве тьмы, в отстойниках культуры слепые грязные вонючие священники беззубыми ртами благословляют помои, крестят уродцев вырождающееся племя.


Совершенствование идет на благо всем, кроме тех, которых уже не переделаешь, не переплавишь. Мы – мыши, играющие на сырном пиру в игрушки, обожравшиеся и лоснящиеся стреляем друг в друга игрушечными ружьями, выбиваем игрушечные мозги.


Я в нетерпении. Я глумлюсь над собой. Я подсел. Как всегда перемены, высокие скачки на следующий парапет. Отсохшие пальцы, наполненные порошковой кровью, бьют по пластмассе, промахиваются, бьют снова. Мне далеко до Богов, до бога. Я здесь, пусть части мира своего волшебного выпуская наружу, пусть выпуская никому не нужный мусор, я никуда не уйду. Да, я упал в эту пучину в состоянии опьянения. Пусть не умею я плавать, зато умею тонуть. Вешайте гири, гады. Говорите, ну что же ты, ты же нормальный. Я нормальный только благодаря отдаче, благодаря выбросам пены на подушку в ночи, благодаря мостикам и стояньям верх ногами. Благодаря всему этому я еще стою на этой земле, а не на той.


Килобайты гадости выливая из ведер, перемешивая с грязью огромной стальной ложкой, я обретают свет в мозгу, движенье в мыслях. Хоть мне приходится молчать и говорить немыми лишь глазами, хоть я теряю время драгоценнее алмазов. Хоть обещаю каждый день себе я бросить, хоть вижу тонущие корабли своей надежды. Хоть серо и убого, жалко и повторно. Хоть омерзительно порой, порой непредумышленно смешно. Я все равно пишу. Не знаю, зачем и почему.


Четкие слова, мечтательные стоны. Все слышат лишь командные выкрики, короткие подачки. Чтож, будут вам, веселые злословы, очередная тачка на прокачку. Мне не стыдно за своих убогих детей, насквозь больных, немного жалких и неполноценных. Без смысла-кожи, без украшенья ярких глаз. Треплю их по плечу свободною рукою, дарю улыбочку свою и шагаю дальше. Нестройные ряды. Горбатые спины. Войско, продирающееся сквозь колючие леса до свободы


Вместо того чтобы сесть на предлагаемую лодку и поплыть под покровительской рукой. Пусть немногие сильны, зато все живы. И разнося чуму вокруг, смердят, плюются, раздевают догола «невинных девушек», которых отымели давно уже все царствующие особы. Девушки Правда, Смысл, Сюжет, Любовь. Четыре сучки, я знаю, я жесток с ними. Я знаю, мне они не чужды. Давно они во мне. Но тогда какого черта повсюду указатели, ведущие исключительно им под платья. И каждый раз тебе хлопают. Я уже не знаю, счастлив я или не счастлив, знаю я или не знаю. Как хорошо и просто говорить пошлости, гадости, мерзости. Ох, ну где же мои светлые чувства, куда же, в какой глубокий уголок души я дел Любовь и состраданье.


Ну, да. Кристально правы все, все это игра. Пьянящий вальс пустеющих бокалов с кровью.


Глупости, конечно, глупости все это. Я вытаскиваю эти слова из шейных позвонков, а мне потом заявляют – ты тормозишь, ты медленный и скромный, и нечего тебе нам сказать. Красивый слог, кружащие мозг фразы я, уж позвольте, оставлю вам. Мне не это дорого, я спускаюсь ниже. Я не закусываю губы, когда пишу что-то. Я не создаю стихи, я их глубокий ненавистник, за чем скрывается моя любовь к ним с детства.


Лаковые лица, улыбки, ухмылки, хихиканья. Все это есть. Как и широко открытые глаза и губы, плюющие – Все это ты? Да, я. И мне плевать, что обо мне думают. Потому что сам я уже совсем не думаю. Не тот возраст. Не те страсти. Душевный, литературные. Пусть кто-то кричит-заливается, нет современного мира, мы живем среди другого. Я живу гораздо лучше, я согласен. Но не хочу быть слепцом, не могу становиться тварью, выделывающей па ножкой ради крошки. Бездарность я, серость. Нет мне дела до высокого искусства. Но я в ответе. Мне плевать. Вот мой ответ.

Вот такой вот ответик получился. Годик примерно назад
Как всегда открыт для ваших предложений, весь превратился в слух, дабы услышать ваши мнения.

:wink:

Даже не догадываюсь, что это значит, но все равно спасибо.
За столь содержательный комментарий. Ждем Вас еще, VAZA.

Слушай, я твоё почитал, и то же понял что ацтой!
Ты стопудовый псих, социопат!

Стопудово. Ацтой
Кажется, здесь темы не переименовываются, а то я ее так и назвал.
Хрень, кароче. В топку.
Чего - то не понял, что значит социопат...
Про психа понятно.

да всё блин ацтой! Лукьяненко рулит!