КОЖУХОВО ОНЛАЙН :: Просмотр темы

Сказка о том, что всегда найдётся человек, который пишет сказки лучше...

Мы встретились в сети. Он как-то очень легко и быстро разложил меня по полочкам. Мне кажется, он имеет какое-то отношение к журналистике. Наше знакомство было не продолжительным, но он оставил на память о себе сказку, которая намного лучше моих…

Синий квадрат

Она твердо решила, что в этом году никуда не поедет. Пляж ранним утром, солнце, несмело выглядывающее из-за горизонта, рыжеватый с проседью шелк песка, «здравствуй, море!»… Нет, надоело. И не надейтесь, не будет всего этого. Не будет шезлонгов, кипарисов и кампари – она уже не в том возрасте, чтобы реагировать на этот набор слов. Дельтаплан над крохотным озером где-то в Альпах…Пусть летают другие, те, кто побойчее и поглупее. Она выбирает прохладный душ и кухню, милую, родную, чистенькую свою кухоньку, она выбирает собственноручно заваренный домашний кофе, который никогда не сравнится с самым дорогим, в чашках тончайшего фарфора, со сливками утренней свежести, и все же чужим, изготовленным – да, именно изготовленным! – каким-то там барменом…
…Нет, нет, вы заблуждаетесь, совсем наоборот: это она всех бросила. Всех тех, кто уехал, оставив ее в этом ужасном городе задыхаться от жары и мелких предательств, на самом деле бросила она. И ни капельки не жалеет.
Было уже начало пятого пополудни, когда она вышла из дому и села в трамвай, прокаленный солнцем, пустой и тихий, считающий стыки рельсов с обреченностью двоечника-первоклассника, освоившего арифметику, но так и не доросшего до алгебры. Вагон чуть покачивало – от жары, очевидно. Вожатый молчал (она видела его лицо в зеркале; он изучал горизонт, почти не моргая). Остановка… Оказывается, у него приятный голос, чуть хрипловатый, но мягкий. Улыбнуться – чуть-чуть, лишь глазами. Темные очки с макушки – на нос. Дунуть, мило оттопырив нижнюю губу, на упавшую челку – максимальное кокетство, которое можно позволить себе сегодня.
Она спрыгнула с подножки – весело даже, даже как-то по-девчоночьи. Парк чуть дышал. Парк боялся пошевелиться, чтобы не обжечься. Она нырнула в тень, в сторону от дорожки, туда, где давно уже нет земляники, но трава еще не разучилась расти и щекочет пальцы сквозь ремешки босоножек, ласково и игриво – как в те времена, когда здесь жили белочки и их можно было кормить, если мама не забудет взять из дома орешки. Она шагала широко и довольно быстро, чтобы ситец платья красиво взлетал и опадал при каждом шаге, она вовсю размахивала руками – с прекрасной бестолковостью, она несколько раз повернулась, сильно, до боли в затылке запрокинув голову, и синий квадрат неба, небрежно оборванный по краям зелеными лапами деревьев, тоже крутился вместе с ней.
Июль парил над городом, покачивая белесыми крыльями прозрачные столбы горячего воздуха. Июль видел и слышал все, не вмешиваясь, но очень внимательно следя за мерцающим сквозь кроны ситцем. Июль ждал. Она же твердо решила, что сегодня никого не встретит, подчеркнуто не заметит ни взгляда, ни возгласа, и еще почему-то подумала, что в случае чего скажет, ее зовут Нина, хотя на само деле ее звали совершенно по-другому…

Он придумал себе странное приключение – остаться. Это даже отчасти экстравагантно – рассказывать друзьям, вернувшимся с Югов и наперебой докладывающим о пляжных подвигах, о том, как прекрасен город, опустевший и слегка двинувшийся мозгами от духоты, как вкусен московский квас, как до головокруженья сладок запах плавящегося асфальта… И о том, сколько маленьких внезапных сюрпризов дарит абсолютная бессмысленность прогулки во второй половине дня, после неплотного обеда и недлинного послеобеденного сна.
Примерно в половине шестого он бросил машину неподалеку от входа в парк и побрел, глубоко засунув руки в карманы брюк, специально чуть подволакивая ноги, чтобы сбить себя с ритма обычной московской беготни. «О, одиночество! Мы снова повстречались…» - жаль, стихи уже давно не пишутся; лишь осколки фраз, таких вот безыскусно-высокопарных, в старых, пожелтевших еще студенческих блокнотах хранящиеся, изредка всплывают в памяти (мимо громыхал трамвай, почти пустой, как изучавшие горизонт глаза его водителя). «О, одиночество! Давай скучать вдвоем…»
Он прошел по знакомой аллее – прямо, потом направо и сто шагов вперед, здесь свернуть, подобрать веточку, чтобы постукивать ею по стволам, будто здороваясь, - а как еще здороваться с деревьями? Да, вот она, та самая поляна, на которой когда-то отец учил его играть в волейбол – мяч был самым дешевым и больно отбивал руки, если попадал по ним грубой кожаной шнуровкой; но не было ничего прекраснее прыжка в траву, и звука удара, и голоса отца, бегущего за мячом в кусты: «Молодец, старик!»
Он аккуратно расстелил пиджак и лег, раскинув руки, и закрыл глаза, чтобы сосредоточиться: сейчас он снова откроет их и увидит небо – чуть выгоревший от солнца голубой квадрат.
За эти годы небо совершенно не изменилось… Кажется, кто-то идет?

У них не было никаких шансов: она бродила в Тропарево, он – в Измайлово. Они познакомятся ровно через год, в Локарно, на пляже; солнце будет безжалостным, а кампари чувственно-горьким – как обычно. Их познакомят общие полузнакомые. Роман будет красивым, но довольно вялым и коротким, как прыжок в воду с невысокого трамплина гостиничного бассейна. Они будут много разговаривать, но забудут рассказать друг другу о главном. Потому что только я знаю, как счастливы они были в то лето, в душной и пыльной, брошенной всеми Москве.