Свастика веры.
Был тихий майский вечерок. Циферблат чалов показывал 22:10. Основная масса народа уже ложилась спать. Парк Пушкина именно в это время – отличное место для прогулок. Молодёжь допивала пиво и расходилась по домам. Влюблённые пары уже целовались на прощание и тоже расходились. Бабули, собирающие стеклотару, заканчивали рабочую смену, потому что в сумерках почти не было видно посуды. Деревья тихо шумели листвой. Птицы пели птенцам колыбельную. Солнце уже скрылось за горизонт.
Царящую вокруг идиллию нарушал только стук ботинок об асфальт и дружеская беседа двух парней, путь которых проходил через парк Пушкина: Стаса и Серёги, а для своих Геббельса и Калёного. Головы их были гладко выбриты, джинсы закатаны, черты лица чем-то схожи. Они были ничем не примечательными националистами старой закалки. Калёный был детиной, косая сажень в плечах, а Геббельс был жилистым, бледным по - аристократически и в очках, что подчёркивало его происхождение или образование, несмотря на столь специфичный наряд. Калёный нёс в руках сумку, из которой торчала ручка, перебинтованная синей изолентой.
- Слушай, Калёный: вроде давно с тобой ходим дела делать, а я до сих пор не знаю откуда у тебя шрам на щеке.
- Да так…поцарапали. Черножопая налетела, когда я её мужа по бокам обхаживал. Да как вцепилась, сучка! Я теперь этот кильдым до конца своих дней буду помнить. С тех пор к цыганам у меня особое отношение.
- А из-за чего они тогда провинились?
- Лёха, Шнырь, царство небесное, с ними дело заимел. Купил, ширнулся и аусвайс на небо. Или к нам под ноги. Не важно в общем. А мы что-то на поминках с вином переборщили и пошли несправедливость исправлять. Я же не знал, что народ подопьёт так, что спину не смогут от бабы прикрыть. И чего она вообще налетела? Она благодарна должна быть! У них же мужики не работают, а мы кровопийцу с её плеч долой скинули. Ну, как знает в общем. Я на неё не сержусь. Отомстил.
- Как отомстил не буду даже спрашивать. За всё время, пока с тобой брожу все твои методы выучил. Жалко женщину. Да и вообще как ты с людьми обходишься!?
- А что её жалеть!? Долго не мучалась. Честно. – Выдал Калёный с, я бы даже сказал, застенчивостью. - А свидетели в нашем деле лишние. Сам всё прекрасно понимаешь! Помнишь этого ублюдка узкоглазого, лет тринадцати, которого, хвала Господу, его узкоглазый отец при жизни не научил ствол с глушителя снимать? Или того черножопого…
- Да хорош тебе! Это я шутки шучу, чтобы обстановку разрядить, а то как-то всё замолкло. Стра-а-ашно аж жуть. – протянул Гебба песню Высоцкого.
- Если честно, то мне нравится с тобой ходить. С тобой интересно. Ты всегда что-нибудь этакое вытворишь. Я до такого бы никогда не додумался. Только завязывал бы ты со своими «лекарствами».
- Всё придумано до меня. Ты просто читай побольше. А про «лекарства», спасибо, что напомнил. Как раз самое время принять.
Гебба достал из кармана карамельку «полёт» из кармана, не торопясь развернул и отправил в рот.
- Ну, что-ж, в полёт! – произнёс он и широко улыбнулся.
- Мне тоже, наверное, тогда пора принять немного для храбрости. – произнёс Калёный и достал из кармана двухсотграммовую фляжку с неплохим, скажу я вам коньяком и за один присест опустошил её до дна, затем достал из кармана шоколадную конфету «Ермак» и отправил её вслед за коньячком.
- А как на улице-то хорошо, оцени, Стас.
- Согласен. Всегда бы так, Серёга, только давай в преть без имён, а то всякое случается.
- Договорились.
Друзья продолжали идти молча, наслаждаясь приятным ветерком и вслушиваясь в пение сверчков. Когда они пошли по тропинке вдоль забора у Калёного навернулась слеза. По-настоящему детская и трогательная. Чистая и невинная несмотря не на что.
- Что с тобой?
- В глаз попало что-то.
- Мне только не ври.
- Ну…детство вспомнил. Такой же забор ромбиками с колючкой на верху. И никак не выбраться. Да и некуда было выбираться. Была такая же замечательная погода. Я так не хотел возвращаться с прогулки к этим сволочам, которым по фигу что тебе хочется убежать, потому что они знали, что бежать-то некуда. Что если убежишь, то всё равно вернёшься к этим козлам, которым нравится издеваться над тобой. Этим ублюдкам в детдоме доставляло удовольствие, смотреть что будет с двенадцатилетним пацаном после водки или травы. Однажды няньки узнали, что можно забалдеть от мускатного ореха. Так сами, проститутки, испугались его на себе опробовать. А кого в подопытные кролики: конечно самого здорового, то есть мен Такого натерпелся, что…
- Хватит слюни распускать! - прервал Гебба. - У самого жизнь мёдом не была. Давай дела завершим, а потом за пивом ты мне это расскажешь. А то я про чужое детство слушать не могу. Тоску наводит. Своё вспоминаю.
Калёный высморкался. Впереди показалось полуразрушенный деревянный барак, казалось бы, что люди оставили это место лет 50 назад, но лучик света из подвала подсказывал, что в здании кто-то был. Этот кто-то сейчас работал. Их было минимум человек 20. Русский из них, скорее всего, никто не знал. И вряд ли они собирались ложиться спать.
- Много нечисти. Боишься? – спросил Калёный.
- А зачем по-твоему я «лекарства» пью?
На самом деле Геббельс чувствовал что-то не хорошее с самого утра. Он понимал, что отношения в партии становятся более натянутыми. Всё из-за того, что он умел думать, мыслить, идти дальше. Он не умел доверять и не верил ни кому, даже себе. Он не раз сомневался в делах, которые вершит, но его рука не дрожала потому что бить – это единственное дело, которое у него получалось хорошо, по крайне мере, за которое его хвалили. Он осознавал, что не просто так посылают двоих против двадцати. Единственное, что он не мог понять, причём здесь Серёга. Отступать некуда. Шоу должно продолжаться!
- Зажигалку-то не забыл? – поинтересовался Геббельс.
- Вот она, «счастливая»! – Калёный достал из кармана фирменную “Zippo” с изображением Фюрера, с поднятой к солнцу рукой, на фоне свастики.
Ребята действовали по плану, который был давно выработан и обговорен. Калёный выбил с ноги трухлявую дверь, за которой оказалась железная. Гебба достал из сумки, изогнутую под «монтажку» арматуру, и меньше, чем за минуту, справился со старой кирпичной кладкой и открыл дверь. Голоса, говорящие на иноземном языке, перемешались со звоном стекла. Значит, адресом не ошиблись. Производство идёт во всю.
Стас аккуратно отворил дверь и увидел, что впереди коридор изгибается. Значит есть время ввести корректировки в планы. Он посмотрел из-за угла и увидел, как молодой горец вывозит на тележке из какого-то помещения несколько бочек.
- Слушай внимательно, - сказал он строго, посмотрев в глаза Калёному, - Их тут не меньше двадцати. Нам со всеми не справиться. За углом слева, метрах в двадцати, комната со спиртом. Кинешь туда коктейль, ещё один кинешь прямо по коридору, чтобы мы могли спокойно уйти.
- Но Владимир Генрихович…
- Не перебивай. Я хочу пожить. Делай, как я велел! Ты меня понял!? – Стас посмотрел на Серёгу так, как будто готов его проглотить.
- Как скажешь, начальник.
Серёга взял из сумки 2 Молотова и рассовал по карманам. Стас взял карабин и передёрнул затвор.
- Всё. Беги. Прикрываю. С Богом!
Калёный достал из кармана “Zippo” и поджог фитиль одной из бутылок, затем Стас вышел из-за угла и ожидал цель в коридоре. Серёга поднёс фитиль второй бутылки к первой, и теперь у него в каждой руке было по смертоносному факелу с напалмом. Он пригнулся и побежал вперёд, не оглядываясь. Он был уверен, что Стас сделает всё, чтобы в очередной раз за бутылкой пива послушать Серёгины рассказы о его детстве в детдоме. Он думал о холодном пиве и проститутке, которую они снимут на двоих, чтобы оторваться после «работы». Его движения превратились в рефлексы.
Стас стоял наготове и выжидал цель, как вдруг в метрах тридцати вышла беременная женщина с двумя бутылками водки местного розлива. Одновременно с этим, с улицы послышалась громкая музыка, которая обычно играет в шашлычных. Проигнорировав звуки с улицы, Гебба плавно спустил курок, горячий свинец отправился в лицо женщине и достиг цели.
В это время первая бутыль с напалмом полетела в суррогатный склад. Она разбилась об бочку, на которой сидели трое мужчин и играли в нарды. Меньше, чем через секунду после броска три, пока ещё живые, свечи, с жалобными воплями и с надеждой выжить, кувыркаясь через бочки, покатились к выходу. Перед тем, как вторая порция Молотова достигла конца коридора, из-за угла появилось ещё двое. Одному из них повезло: пуля Геббельса настигла его прежде, чем брызги напалма. Второй же кричал катался по грязному бетонному полу, в надежде потухнуть, хотя ему не помогло бы сейчас даже ведро воды.
В это время отворилась входная дверь, и прозвучал выстрел, но не из карабина. Гебу отнесло к стене, и он упал. Пуля прошила его живот насквозь, но он даже не обернулся. Ему совершенно не интересно было лицо того, кто выстрелил в него. Для него все чёрные были на одно лицо. Стас продолжал смотреть на Калёного, и если бы он мог поднять винтовку, то наверняка бы продолжал целиться в коридор.
Калёный мчался со всех ног к Геббельсу, вынимая из кожаного чехла на ремне нацистский нож, который был подарен ему в партии за боевые заслуги. Нож сиял. Нож отражал в себе тусклый свет ламп дневного света под толстым слоем пыли. Нож стал продолжением руки Сергея и был готов пойти по маршруту. Из-за угла показался враг. У врага был растерянный взгляд при виде семи пудов, которые несутся на него сквозь дым и крики умирающих, с острой полоской стали в руках. Левая рука Калёного подняла дуло ПМа вверх, а правая направила нож в область кишечника. Нож вошёл как в масло, сделал оборот, примерно на 180 градусов и вышел наружу, разрывая своими зазубринами внутренние органы обидчика. Содержимое врага посыпалось наружу и он пал. Калёный зажал ему рот рукой, догадываясь, что на улице его ждёт ещё один враг. Взяв у мёртвого противника ПМ, он приоткрыл дверь и увидел на улице джип “BMV X5”, в котором сидел второй противник. Он был лет пятнадцати и без оружия. После ранения Гебы, в Калёном ещё больше кипела ненависть ко всем представителям другой расы. Он нацелил ствол на пассажирское переднее сиденье «Бэхи» и выпустил оставшиеся патроны в обойме. Хотя «чёрному» на переднем сидении хватило и одной пули, которая угодила ему в лёгкое, Калёный оторвался по – полной, стреляя ему в висок, челюсть и шею.
Оглянувшись, Сергей побежал к товарищу, который стонал в луже крови, держа руку у воротника. Калёный наклонился, чтобы поднять товарища:
- Не смей. Это мой выбор. – сказал сквозь боль Стас, держа кончик воротника в зубах. – Ключ в джинсах, а под кроватью коробка.
Это были его последние слова. Он раскусил капсулу и отошёл.
Калёный взревел. Взревел, как раненный зверь. Взревел, как будто ему отрезали яички раскалённым тупым ножом. Взревел, как будто потерял брата (хотя тут «как будто» не уместно). Он не смог остановить Геббу. Это был его выбор. Эта была клятва, которую давали все в начале своей «карьеры бойцов». Он знал, что эта карьера сводится к одному. Это знали все новички или, по крайней мере, догадывались.
Всю дорогу обратно Калёный бежал и плакал. Плакал оттого, что потерял, что не смог попрощаться, не смог похоронить. Больше всего Он хотел, чтобы они поменялись местами. Больше всего он хотел быть на месте Геббы.
Выйдя из парка он первым делом пошёл в магазин и купил бутылку водки. Ему достаточно было взглянуть на продавца, который сначала не хотел отпускать крепкое пойло после одиннадцати вечера, чтобы он подчинился. Пол бутылки он выпил из горла в метро, запивая горькой слезой. Ему хотелось рвать, разрушать, выпустить на ком-нибудь пар, но внутренний голос подсказал ему, что жертв уже достаточно.
Вот он уже в комнате. Он достал из-под кровать коробку из-под «Гриндеров» Геббельса и открыл её. Там лежал его дневник, а так же его рукопись: синяя тетрадь, на которой чёрной ручкой было написано «СВАСТИКА ВЕРЫ». Так же там хранились деньги и документы. Серёга понял, что это тревожный чемодан Стаса. И эти рукописи покойный ценил больше, чем деньги и документы….больше…. больше, чем свою старую жизнь сына в семье интеллигентов,…. больше чем себя.
Калёный достал лист, который лежал поверх этой пачки и начал читать:
Серёга. Если ты это читаешь, значит, со мной случилось что-то плохое. Значит, что мне не зря уже неделю сняться эти сны. Сны про красивую девушку на лошади, которая несёт меня с поля битвы к Свету. Хотя я сомневаюсь, что попаду, что когда–либо я попаду к нему, и моя душа будет свободна. Я совершил слишком много зла, проигнорировал слишком много ошибок. Из-за одной такой ошибки ты читаешь это послание. А может это паранойя. Может это из-за моих лекарств. Ну как бы оно не было помни, что моё всегда будет твоим…
Я тут недавно за перо взялся. Цени, что получилось. Это для тебя, братан. Это про нас.
Товарищ заткнись и в свастику верь.
Не избежать нам новых потерь.
Мы ценим отчизну, добро и единство.
А так же наркотик и с водкою клизму.
Мы любим, когда рука тянется к солнцу.
Достало правительство. К ней душа рвётся.
К чистой и доброй скинхедской мечте.
Чтоб жизни хватило мне и тебе.
Довольно Серёга ходить под опалом.
Достало, достало и смерти нам мало.
Нам следует жить по другому закону.
Всех на хрен послать и сьебаться из «дому».
Сьебаться из дому, сьебаться из клетки.
Добольно писать. Пора выпить таблетки….. |
Предыдущая тема
Наверх Вниз 
