К превеликому сожалению материалов по истории деревни Жулебино совсем мало...
История района начинается с местности под названием "Пустошь Тиуново". Следует отметить, что точной даты начала летописи района определить невозможно. Однако, можно хотя бы примерно ее определить. По мнению ученых и историков многие пустоши в прошлом были хуторами - однодворками. Крестьяне расчищали лес под пашню и ставили свой дом. Такие хутора, или "починки", как они названы в летописи, были разбросаны среди вековых чащоб и тропами связывались друг с другом. "Пустошь - пахотный участок, истощенный и заброшенный, превращался в пустошь (а в некоторых говорах в лядину и рамень), постепенно снова зарастающую кустарником и лесом." (по Е.М. Поспелову). Этот народный термин достаточно древний, однако наибольшее распространение получил в конце XVI - начале XVII веков. "Смутное время", начавшееся убийством царевича Димитрия в Угличе, сопровождалось волнениями, страшнейшим голодом в 1603 г. из-за неурожая и, наконец, польской интервенцией. В результате, в писцовых книгах появилось великое множество "пустошей": люди мигрировали в поисках лучшей жизни, бросали насиженные места, погибали.
В отношении Жулебино, термин "пустошь" имеет более раннее происхождение. Дело в том, что пустошь Тиуново была позже унаследована неким Андреем, по прозвищу Жулеба. Следовательно существовала она задолго до его появления (так как успела попасть в писцовые книги еще под своим старым названием).
Род Жулебиных
Александр Остей, один из приближенных Дмитрия Донского (1380гг). его предком был Гаврил Алексеевич герой Невской битвы, сподвижник Александра Невского.
1. Андрей Тимофеевич Остеев (Жулеба), боярин, 1472, родоначальник угасшего рода Жулебиных 1.1. Иван Андреевич Большой Жулебин, окольничий в сентябре 1509, в 1520 второй воевода в Серпухове. 1.1.1. Игнатий Иванович, в 1526 присутствовал на свадьбе Василия III. В 1530 погиб под Казанью. 1.1.2. Григорий Иванович, бездетный. В 1501/1502 второй воевода сторожевого полка во Ржеве. В 1526 присутствовал на свадьбе Василия III. В 1532 находился среди воевод за Рязанью. Последний раз упоминается в разрядах в 1547 дворецким кн. Юрия Васильевича. 1.1.3. Василий Иванович 1.1.4. Семен (Семейка) Иванович 1.2. Василий Андреевич Чексеня 1.2.1. Иван Васильевич Чексеня 1.3. Семен Андреевич, бездетный 1.4. Иван Андреевич Меньшой Овца, в 1512-1517 служил новгородским дворецким. В 1519 ему приказано находиться при Шемячиче. 1.4.1. Иван Иванович, дворецкий в Дмитрове.
1743 год Жулебино входит в Кусковскую вотчину Шереметьевых. 11.06.1860 года Началось строительство железной дороги от Жулебино до Панков. 30-е годы ХХ век В Жулебино организуется колхоз им. Третьей пятилетки. 80-е годы ХХ век Жулебино отходит к Москве, начинается строительство нового района.
Глава из книги Ю.М Лужкова - "Мы дети твои, Москва!"
...Первым сожгли бульдозер строителей. Гипотеза о случайности исключалась: поджигатели бросили рядом ржавую банку из-под бензина. Второй загорелась строительная бытовка. И опять "тот же почерк", сказали пожарные. Против нас начиналась партизанская война.
В роли партизан выступали не какие-нибудь боевики-террористы, а мирные жители бывшей деревни, обитатели ветхих избушек, давно не ремонтированных, без газа, без водопровода, без канализации, в общем, не о чем говорить. (здесь и далее - пометки автора странички).
Жулебинцы - так они назывались - хотели заведомо невозможного. Они требовали оставить их развалюхи нетронутыми среди многоэтажных домов, шикарных магазинов и прочих даров урбанизации, щедро запроектированных в этом микрорайоне 8-й мастерской Моспроекта-2. Архитекторы так долго возились с Жулебино, что казалось, учли все мелочи, все будущие придирки насмешливых журналистов и лишенных чувства юмора экологов. Они не только заложили в проект детские площадки, торговые комплексы, автостоянки и прочее, что теперь называют заморским словом "инфраструктура". Они лазили по архивам и опрашивали старожилов, ища "жулебинские традиции", которые можно было бы возродить. Проект прошел "на ура". Казалось, муниципальным службам вообще не о чем беспокоиться. Со строителями тоже удалось договориться: то были первые пробы новой системы стимулирования строительного комплекса. Большинство жителей благополучно переселилось в благоустроенные квартиры в Косино, продав свои срубы на вывоз. Но некоторые - семей десять-двенадцать - уперлись. И тут началось. Что воду мутили, собственно, не они, а кто-то их заводил, стало ясно довольно скоро. С одной стороны, все, кто пытались договориться с жулебинцами, в один голос свидетельствовали, что когда ни придешь, там всегда можно встретить кого-то из "депутатов" - тех моссоветских деятелей, что поставили себе целью использовать любой повод для борьбы с исполнительной властью. С другой стороны, бросалась в глаза сама бессмысленность жулебинских акций. Они казались похожими на те бесконечные "красные шествия", цели которых я, сталкиваясь с ними по службе, не мог бы определить иным словом, как провокация. Договариваемся, например, о митинге на такой-то площади - а он неожиданно превращается в демонстрацию по совершенно неподготовленному маршруту. Или объявляется, скажем, что колонна пойдет по такой-то улице, а организаторы вдруг направляют ее туда, где стоит милицейское ограждение - "на прорыв!" Подобная тактика, отработанная революционерами в практике дестабилизации режимов слаборазвитых стран, имеет одну цель. Пока не пролита кровь, учил Ленин, "политическая говорильня" не подкрепляется "энергией масс". Но стоит поднять над головами кровавую тряпку с криком "убили!" - как настроение толпы принимает форму истерики, наполняется разрушительной силой, которую можно направить куда угодно. В Жулебино, правда, не замечалось непосредственного присутствия политических вожаков этого типа. Однако дух и принципы работы с населением были очень похожи. Их переняли те депутаты Моссовета, целью которых была борьба с исполнительной властью. Они делали все, чтобы не успокоить, а обострить обстановку. Муниципальные службы предлагали жулебинцам любые варианты: жилье улучшенной планировки в том же районе, с гаражами - все было напрасно. - Это возмутительно! - бурлил на другом конце провода начальник строительства. - Где прокуратура? Куда смотрит милиция? Надо схватить хулиганов! Мы им такое устроим! Другим неповадно будет! Я его понимал. Закон был на нашей стороне. Тем не менее стройка остановилась. Медлить было нельзя: каждый день промедления работал на руку вандалам, вселяя уверенность, что с властью можно разговаривать с позиции силы. То были годы особые. Любой бытовой вопрос превращался в политический, а политическая борьба разворачивалась в интонациях бытового скандала. Получив свободу, многие приравняли ее к беззаконию, незаметно для себя становясь игрушкой в руках тех, для кого любой скандал желанен как повод обвинить исполнительную власть в самоуправстве, продажности и бесчеловечности. Я прикинул: так может, не ехать? Закон ведь на нашей стороне. Передадим дело в суд. Подключим строительную милицию (она как раз в тот период создавалась). Засечем хулиганов. И не просто решим вопрос с Жулебино, но и другим продемонстрируем, как нельзя разговаривать с городскими властями. Так говорил себе, уже надевая пиджак. Это часто бывает в работе руководителя: разум ведет в одну сторону, а что-то толкает в другую, так что чем больше порой убеждаешь себя аргументами, тем яснее становится, что делать все следует ровно наоборот. Говорят, это и есть интуиция. - Поехали! Разбираться! И вот мы уже мчим, как всегда, нарушая режим ограничения скорости (единственное нарушение, которое я как мэр себе позволяю). ...Подъезжаем. ...Метров за сто пятьдесят стоит народ. ...Человек этак двести. То есть явно не только те, кто тут живет. - Притормози машину, я выйду. - Может, не надо, Юрий Михайлович? Мы ведь договорились встречаться в клубе. - Теперь уж нельзя. Получится, вроде я их боюсь. Не знаю, чем руководствовались заводилы, неожиданно изменив место встречи, но должен признать, что они были опытными организаторами. Там, в зале, наш разговор был бы построен как мирное совещание - с трибуной для выступающего, стульями для слушающих. Тут люди оказались организованы по принципу стаи: шум, возгласы, угрюмые лица, каждый норовит что-то прокричать, опасаясь, что его слова не дойдут до "этого деятеля", с которым связаны "все наши беды". Знаете, что такое принцип стаи? Это когда каждый, кто вне толпы - враг. Передо мной оказался человек в милицейской форме. Фамилию и сейчас помню: Павлов. Он с ходу заявил, что будет отстреливаться, если кто-то попробует ломать его домик. Я сделал попытку перевести разговор на нормальный тон. - Извините, - говорю, - но вы ведь работник правоохранительных органов. Ваш долг защищать закон не только на службе. Да и что значит "отстреливаться"? Вам ли не знать, чем кончаются такие противоправные действия. - Я отчаялся! Мы все отчаялись! В суд бесполезно! Власти все заодно! - Вот уж неправда, - говорю искренне. - В последнее время суды и прокуратуры только и делают, что портят кровь государственным органам, защищая права людей... А сам смотрю по сторонам. Шум страшный. Те, кто приехали вместе со мной, тоже включились в дискуссии, так что толпа разбилась на группы. - Знаете что, - обращаюсь к Павлову. - Давайте продолжим эти дебаты в клубе. Сядем спокойно, всех выслушаем и поищем решение. Если выхода нет, тогда переселитесь, никуда не денетесь. А если есть шанс найти другое решение, то глупо его не использовать. Пошли! И всем остальным ничего не оставалось, как двинуть за нами. Зальчик оказался крохотным, мест на двести, так что набились довольно плотно. И каким-то жалким: кресла школьного типа из светлой фанеры; стол на качающихся металлических ножках; микрофон, который, естественно, не работает. В общем, одно к одному. А тут еще наш начальник УКСа - согласно подготовленной кем-то "повестке дня" - стал докладывать, как он будет их переселять. Вяло, казенно, без всякого ощущения ситуации. Я уж думал, его разорвут. В зале шум, выкрики, люди вскакивают со своих мест. Все жутко возбуждены. Особенно женщины. Короче, настал момент, который я про себя называю "сейчас или никогда". Он есть во всякой подобной ситуации. Если его пропустить, потом можешь сколько угодно доказывать, что выхода не было. Про себя-то ты знаешь, что мгновение выхода бывает всегда. Поднимаюсь, беру слово и говорю - довольно, надо сказать, грубовато (что лучше всего в таких случаях) - мол, давайте договоримся. - ...Или мы продолжаем, или нет. С этой минуты беру на себя роль ведущего. Всем дам слово, обещаю. Время у меня есть. Но только с условием: если будет еще хоть один выкрик, мы с коллегами тут же покидаем это высокое собрание и тогда уже продолжать будем в суде. Хотите этого? Нет? В таком случае - полная тишина! И начались, одно за другим, выступления. Строители говорили о своих грандиозных задачах. Жулебинцы о всякой вроде бы ерунде. О какой-то козе, без которой, оказывается, жить невозможно. О цветах в палисаднике. Лучке на грядках. Но за всеми этими мелочами стал вырисовываться контур проблемы: нет, это не блажь, спровоцированная посулами депутатов, а что-то очень серьезное и основательное. Они говорили: "Послушайте! Здесь, в Жулебино, жили многие поколения наших предков. Эти участки переходили от отца к сыну, от деда к внуку. Это наша земля, наследная собственность. Большевики национализировали ее - но ведь вы, вроде, обещали вернуть... Она нас кормит, спасает от произвола государства. Как мы без нее проживем? Ну ладно, раньше. Раньше был беспредел. Но теперь-то - разве вы не согласны, что нельзя трогать собственность? Или не за это боролась новая власть?" Я их слушаю, и стройная концепция, сформированная строителями, поддержанная муниципальными службами, проверенная юристами (закон-то на нашей стороне), начинает рушиться на глазах. Она расшибается об убежденность вот этой бабульки, что не проживет без своей козочки; об уверенность ее соседки, что мир не может стоять без уникальных цветов в ее палисаднике; об упрямство Павлова по поводу яблони и лучка. Все эти люди отказывались от новых квартир, не хотели ни теплой воды, ни газа, ни канализации вовсе не потому, что были равнодушны к комфорту. А потому что городская квартира разрушала уклад, ту систему ценностей, которая соединяла их, нынешних, с отцами и дедами, воспроизводя родовые чувства, гораздо более глубокие, чем удовлетворение от удобств. Раньше, при советской власти, никто, разумеется, не стал бы их слушать, да и сами они не посмели бы выступить с подобным протестом. Но ведь потому и сломали большевистское государство, что оно не считало этих людей за людей. И вот теперь, пока новые законы не выработаны, пока мы еще не знаем, как сформулировать наследное право на землю, нельзя игнорировать их претензии на единственный в мире кусочек, где жили их деды и прадеды. Такова - увы - правда переходного периода. Здесь приходится формулировать принципы на ходу, применительно к случаю. Нет, я не собирался пасовать перед кем-либо. Но нельзя было доводить до отчаяния этих только что пробудившихся от бесправия людей. Что такое "собственник", где истоки этого чувства? Почему, покусившись на него, коммунисты сломали хребет великой державе? В советской России до последнего времени было много умелых и хватких работников. Но, ликвидировав частную собственность, большевики как бы вынули из общества моторчик, который качает кровь. Поверив в свое всемогущество, они задались целью вывести новую породу людей, не знающих иных стимулов, кроме общественных. В годы индустриализации и войны, перед лицом врага эта идеология срабатывала, потому что инстинкт собственника проецировался на всю родину. Но в мирное время, не имея легального выхода, он ушел в воровство, теневой бизнес и то социальное хамство, которое мы, за неимением более точного слова, стали называть "бесхозяйственностью". И вот теперь передо мной выступали люди с возрождавшимся чувством собственника во всей первозданной его чистоте. Я не мог им не сочувствовать. Конечно, они оказались в объятиях недобросовестных политиканов. Но лишь потому, что мы, новая власть, поступали в традициях старой, не сумев опознать в поведении этих людей тех принципов, за которые сами боролись. Так двигались мои мысли, пока говорили жулебинцы. Но все тут же путалось, как только их сменяли руководители муниципальных служб. Крестьянская правота местных жителей наталкивалась на неумолимую логику города, уже включившего их в свои планы, и итоги этого столкновения могли быть только трагическими... ...И тут из всех вариантов, которые прокручивались все это время через мой мозг, слепился один. Избы нельзя оставлять, это безусловно. Не могут такие развалюхи нарушать крепкую планировку района. Не должны из-за них страдать тысячи ждущих жилья людей. Но, с другой стороны, нельзя оскорблять чувство собственника. Это тоже безусловно. Иначе непонятно, зачем надо было ликвидировать советскую власть. Я хочу обратить внимание на эту ситуацию, казалось бы, полной безвыходности. Лишь в тот момент, когда заходишь в тупик, появляется надежда на истинно управленческое решение. Пока действуешь по шаблону, ты еще чиновник, а не руководитель. Бывают ситуации, когда так и нужно. Но эта книга посвящена не им. А слепилось так. Незадолго до того мы посещали мастерскую Каминского в одном из первых тогда строительных кооперативов. Смотрели проекты типовых коттеджей. Плотненькие, крепко скроенные, они привлекали продуманной технологией промышленного изготовления элементов на основе стеклоцементных смесей. Строителей волновало, будет ли спрос. "Не задирайте цену, - говорю, - будем иметь вас в виду". И вот теперь, в тупиковой, казалось бы, ситуации является словно видение: рисунки Каминского находят точное место на планшете 8-й мастерской. Вон там, на краю, ближе к лесу. Нарежем одиннадцать участков, поставим эти домики и закроем вопрос. Совпадение? Безусловно. Но если когда-нибудь случится (а меня приглашают) учить молодых руководителей, главное, чему хотелось бы их научить - как вызывать подобные "совпадения". Во-первых, в такую поездку нельзя отправляться неподготовленным. Если нет в запасе трех-четырех вариантов, лучше вообще отложить. Готовиться - значит изучать документы, мнения специалистов, узнавать, как разрешались подобные ситуации в других случаях. Эти заготовки могут не пригодиться, но они должны быть. Иначе они приходят на ум во время совещания, толпятся на периферии сознания, мешая единственному решению, которое еще не созрело. Во-вторых, надо будет научить их слушать. Это способность особая - выслушать другого человека. Пусть мои слова не выглядят высокопарными, но я считаю умение слушать благословением божиим и основой христианской любви. Во всяком случае, если руководитель не испытывает желания проникнуться мыслями, тем более - нуждами людей, ему нечего делать в системе городского управления. У него просто ничего не выйдет, сколько бы он не сидел с пустыми глазами. В конце концов, просто сидеть на совещании - способность зада, а не ума. Наконец, к этим двум условиям надо добавить третье, без которого не происходит подобных "совпадений". Я говорю о жажде творческого открытия. Руководитель должен испытывать такое же наслаждение при появлении долгожданного решения, как художник или ученый, когда восклицает "эврика!" Может быть, слово "творчество" не очень увязывается в нашем сознании со сферой власти: мы больше привыкли говорить в связи с ней о коррупции и привилегиях. Что делать, такова особенность российской ментальности - здесь перед властью заискивают с той же силой, с какой презирают. Но если общество действительно демократизируется, тогда почему не признать, что работа управленца такая же, как любая другая? Ведь если он согласен вкалывать по шестнадцать часов без выходных, то явно не потому, что вдохновляется привилегиями. Просто то, что другим удается в науке или поэзии, у него получается в сфере управления. Но мы отвлеклись. Отвлеклись не случайно: сейчас в работе руководителя пауза. Идет совещание, а решение уже найдено. Что делать? Ждать. Ни в коем случае не высказываться прежде времени. Выжидать, когда кто-то предложит хоть что-нибудь близкое. Ибо как генетически заложено в человеке чувство собственника, так же заложено и честолюбие. Это почти то же самое. И надо стремиться, чтобы управляющее воздействие исходило не от начальника, а синтезировалось коллективным разумом участников совещания. Только тогда они будут относиться к возникшему решению не как чиновники, которым все безразлично, а как авторы. А разница между автором и чиновником, вообще говоря, безмерна. И потому когда кто-то сказал: "Слушайте, а что если оценить стоимость предлагаемых жулебинцам квартир и за ее вычетом нарезать здесь наделы земли?" - все участники совещания отнеслись к этому предложению как к своему. Не мэр за них, а сами они все решили. Обращаюсь к жулебинцам: - Как отнесетесь к этому предложению? У нас есть возможность обсудить такой вариант. В ответ - вопрос: - А во что это нам обойдется? Тут уже наступил мой черед: - Мэрии, - говорю, - выгоднее с вами не торговаться, а просто закрыть вопрос. Они были ошеломлены. В самый, казалось бы, разгар войны - главный вроде бы враг - делает предложение, какого им и во сне не снилось. - А вы не обманете? - вопрос. - Да, вроде, - говорю, - до сих пор этим не отличались. А, впрочем, знаете что? Давайте сейчас закроем собрание, начнем прорабатывать варианты с каждой семьей в отдельности. И если вас все устроит, подпишете согласие на переселение. А деревяшки свои можете забирать, нам они не нужны. Расходились спокойно. Люди стали благодарить. Та дама, что все говорила о своих уникальных цветах, пригласила зайти посмотреть. Я отказался. Уровень усталости превосходил обычную норму. Она все-таки принесла их в следующий раз на собрание, где все с удовольствием дали согласия на переезд. Через год я снова побывал в Жулебино. Там вырос громадный город. И было, конечно, не просто приятно, а трогательно: у каждого из коттеджей встречали хозяева. С букетами. И - что почему-то особенно запомнилось - не с садовыми цветами, а полевыми, простыми, синенькими. Даже не знаю их названия. Неяркие в одиночку, они очень красивы в букете.